«Донецкие артисты меня убеждали каждым звуком»
«Рок не умер — умерли таланты, пишущие рок-музыку», — уверен создатель «Юноны и Авось» композитор Алексей Рыбников. Сейчас народный артист России руководит двумя коллективами в столице и планирует сотрудничество с Театром Марка Бровуна в Донецке. За многолетнее и плодотворное руководство Театром Алексея Рыбникова президент России Владимир Путин наградил его создателя орденом «За заслуги в культуре и искусстве». «Известия» поздравили композитора и поговорили о его театре, который в этом году отмечает 30-летний юбилей.
— Вашему театру исполняется 30 лет. Вы помните, как родилась мысль, что пора вам свой коллектив собрать?
— Об этом сложно говорить, потому что точную дату непросто определить: театр родился значительно раньше. Начался он практически совершенно случайно. В 1977-м мы решили записать на фирме «Мелодия» диск «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», очень успешного спектакля, который был поставлен в «Ленкоме» в 1976 году. Мы позвали актеров труппы Марка Захарова. Попробовали — ничего не получилось. Оказалось, чтобы записать диск, актерских качеств мало. А одним голосом создать образ далеко не у всех получается.
Началась тяжелая работа по сбору своей труппы. Жанна Рождественская, Геннадий Трофимов, Феликс Иванов и другие. Год записывали диск, потому что мы целину осваивали. В результате получился полноценный двойной альбом и родился новый жанр — музыкальный театр у микрофона. Успех был феноменальным. Продано 2 млн альбомов.
Та же история получилась с «Юноной и Авось». Мы в 1980-м сначала собрали свой театр, по сути, поставили оперу для записи диска, который из-за цензурных ограничений появился только через три года. Но премьера все-таки состоялась в декабре 1980 года. И не где-нибудь, а в церкви Покрова в Филях. А через полгода, в июле 1981-го, «Юнону и Авось» поставили в «Ленкоме».
— А как складывалась судьба вашего коллектива?
— Я был в нем и дирижером, и режиссером, и всем, кем хотите. Мой театр сделал два первых шага, и дальше всё остановилось. Потому что наступил конфликт политической системы с теми произведениями, которые я писал. Как сейчас отменяют русскую культуру, тогда отменили меня. Дальше свой театр в условиях советской власти я делать не мог. В перестройку, в 1987 году, организовал компанию «Современная опера». Решил, что это и будет театр. Помещения, естественно, не было. Я взял в аренду подвал в доме, где жил.
— Вашему театру исполняется 30 лет. Вы помните, как родилась мысль, что пора вам свой коллектив собрать?
— Об этом сложно говорить, потому что точную дату непросто определить: театр родился значительно раньше. Начался он практически совершенно случайно. В 1977-м мы решили записать на фирме «Мелодия» диск «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», очень успешного спектакля, который был поставлен в «Ленкоме» в 1976 году. Мы позвали актеров труппы Марка Захарова. Попробовали — ничего не получилось. Оказалось, чтобы записать диск, актерских качеств мало. А одним голосом создать образ далеко не у всех получается.
Началась тяжелая работа по сбору своей труппы. Жанна Рождественская, Геннадий Трофимов, Феликс Иванов и другие. Год записывали диск, потому что мы целину осваивали. В результате получился полноценный двойной альбом и родился новый жанр — музыкальный театр у микрофона. Успех был феноменальным. Продано 2 млн альбомов.
Та же история получилась с «Юноной и Авось». Мы в 1980-м сначала собрали свой театр, по сути, поставили оперу для записи диска, который из-за цензурных ограничений появился только через три года. Но премьера все-таки состоялась в декабре 1980 года. И не где-нибудь, а в церкви Покрова в Филях. А через полгода, в июле 1981-го, «Юнону и Авось» поставили в «Ленкоме».
— А как складывалась судьба вашего коллектива?
— Я был в нем и дирижером, и режиссером, и всем, кем хотите. Мой театр сделал два первых шага, и дальше всё остановилось. Потому что наступил конфликт политической системы с теми произведениями, которые я писал. Как сейчас отменяют русскую культуру, тогда отменили меня. Дальше свой театр в условиях советской власти я делать не мог. В перестройку, в 1987 году, организовал компанию «Современная опера». Решил, что это и будет театр. Помещения, естественно, не было. Я взял в аренду подвал в доме, где жил.
— Подвала хватало для театра?
— Конечно, не хватало. Он был не приспособлен для этого. На 60 м разместились сцена и зал на 40 человек. Первый спектакль в подвале был в 1992 году — мистерия «Литургия оглашенных». Раз сто сыграли.
В театре побывала абсолютно вся наша элита, несколько раз был Никита Сергеевич Михалков со своей семьей. Гостей я мог приглашать, а продавать билеты — нет, пожарные не разрешили.
Несмотря ни на что, это было технически насыщенное крошечное помещение, всё по последнему слову науки того времени, уникальное световое оборудование. Да и труппа более 40 человек. Государство не помогало. За всё, включая аренду и зарплаты артистам, платил я.
— Альтруист?
— Театр — моя идея, мне нравилось этим заниматься. Если на то пошло, я оплачивал свои прихоти. В то время театры распускались, композиторы уезжали за рубеж, пытались там устроиться, актеры работали гардеробщиками. С искусством была катастрофа. И в это время я сделал такой театр.
К 2000 году вдруг государство обратило на нас внимание. Нас сделали Московской государственной бюджетной организацией «Творческая мастерская под руководством Алексея Рыбникова». Появилась финансовая поддержка. Подвал оставался нашей репетиционной базой, играть там уже было невозможно. Мы выросли из него.
— У вас появилась альтернатива?
— Тогда помещения раздавали всем кому не лень, столько освобождалось кинотеатров. Несмотря на все мои усилия, мне помещение упорно не давали и этим сильно тормозили развитие театра. Мы играли на арендованных сценах. Зато гастролировали мы по всему миру. Только «Юнону и Авось» сыграли более 1100 раз. А еще были «Хоакин Мурьета», «Литургия оглашенных», детские спектакли, концертные программы.
А два года назад мы оказались на улице. К нам пришли пожарные, а после подали на нас в суд и опечатали подвал. Сказали, что там нельзя находиться. И, как ни странно, я согласен.
В то время мы ставили оперу «Le princeAndré. Князь Андрей Болконский» по роману Толстого «Война и мир». Премьеру удалось сыграть в театре Et Cetera, а сейчас спектакль идет в «Градский Холл».
— Когда год назад вас назначили худруком «Градский Холл», как вы восприняли это предложение — как еще одну нагрузку, шанс к обновлению?
— «Градский Холл» — помещение нетеатральное. В нем нет закулисья, нет «карманов» и второй высоты сценического пространства. Это просто маленькая концертная площадка, бывший кинотеатр. Но, учитывая наш опыт отсутствия помещения, это было уже кое-что. Поэтому за лето маленькую сцену «Градский Холл» превратили в ту, на которой можно играть спектакли.
Сейчас всё сливается в единый организм и наши актеры становятся участниками программ театра «Градский Холл» и наоборот. А я здесь еще и директор, для меня это тоже не ново. Когда я сам всё делал в подвале, во всех подробностях узнал, что такое бухгалтерия.
— Конечно, не хватало. Он был не приспособлен для этого. На 60 м разместились сцена и зал на 40 человек. Первый спектакль в подвале был в 1992 году — мистерия «Литургия оглашенных». Раз сто сыграли.
В театре побывала абсолютно вся наша элита, несколько раз был Никита Сергеевич Михалков со своей семьей. Гостей я мог приглашать, а продавать билеты — нет, пожарные не разрешили.
Несмотря ни на что, это было технически насыщенное крошечное помещение, всё по последнему слову науки того времени, уникальное световое оборудование. Да и труппа более 40 человек. Государство не помогало. За всё, включая аренду и зарплаты артистам, платил я.
— Альтруист?
— Театр — моя идея, мне нравилось этим заниматься. Если на то пошло, я оплачивал свои прихоти. В то время театры распускались, композиторы уезжали за рубеж, пытались там устроиться, актеры работали гардеробщиками. С искусством была катастрофа. И в это время я сделал такой театр.
К 2000 году вдруг государство обратило на нас внимание. Нас сделали Московской государственной бюджетной организацией «Творческая мастерская под руководством Алексея Рыбникова». Появилась финансовая поддержка. Подвал оставался нашей репетиционной базой, играть там уже было невозможно. Мы выросли из него.
— У вас появилась альтернатива?
— Тогда помещения раздавали всем кому не лень, столько освобождалось кинотеатров. Несмотря на все мои усилия, мне помещение упорно не давали и этим сильно тормозили развитие театра. Мы играли на арендованных сценах. Зато гастролировали мы по всему миру. Только «Юнону и Авось» сыграли более 1100 раз. А еще были «Хоакин Мурьета», «Литургия оглашенных», детские спектакли, концертные программы.
А два года назад мы оказались на улице. К нам пришли пожарные, а после подали на нас в суд и опечатали подвал. Сказали, что там нельзя находиться. И, как ни странно, я согласен.
В то время мы ставили оперу «Le princeAndré. Князь Андрей Болконский» по роману Толстого «Война и мир». Премьеру удалось сыграть в театре Et Cetera, а сейчас спектакль идет в «Градский Холл».
— Когда год назад вас назначили худруком «Градский Холл», как вы восприняли это предложение — как еще одну нагрузку, шанс к обновлению?
— «Градский Холл» — помещение нетеатральное. В нем нет закулисья, нет «карманов» и второй высоты сценического пространства. Это просто маленькая концертная площадка, бывший кинотеатр. Но, учитывая наш опыт отсутствия помещения, это было уже кое-что. Поэтому за лето маленькую сцену «Градский Холл» превратили в ту, на которой можно играть спектакли.
Сейчас всё сливается в единый организм и наши актеры становятся участниками программ театра «Градский Холл» и наоборот. А я здесь еще и директор, для меня это тоже не ново. Когда я сам всё делал в подвале, во всех подробностях узнал, что такое бухгалтерия.
— Вы хотите духовной музыкой привлечь зрителя. Будет ли интерес к спектаклю?
— «Литургию оглашенных» мы показываем на разные аудитории и не первый год. Не помню ни одного равнодушного человека, это уже обкатанный материал. Что касается тематики, «Литургия» не просто спектакль. Когда меня отменили, я заинтересовался проблемой противостояния духовной личности любой политической системе. Выяснилось, что результатом этого были такие произведения, как «Божественная комедия» Данте, которого объявили в розыск за сочинение. Пострадал Торквато Тассо, автор «Освобожденного Иерусалима», наши поэты Серебряного века — Ахматова, Мандельштам, Сологуб. На их стихи и по их судьбам был создан спектакль.
«Литургия оглашенных» — исследование о человеке, проходящего через духовное откровение. Действие разворачивается в 1948–1949 годы. Герой находится в лагере за свои убеждения. Драматичность этой судьбы и ее символичность должны быть интересны зрителям.
— Недавно на гастроли в Москву приезжал Донецкий музыкально-драматический театр имени Марка Бровуна. Вы побывали на их постановке вашей рок-оперы «Юнона и Авось». Зрители в зале рыдали. Как вы оценили спектакль?
— Менялись чувства, поначалу был страх. Потому что я насмотрелся разных версий. Иногда выходил со спектакля совершенно раздавленный. Больше всего убивает бездарность. Тут же я смотрел с интересом. У меня не было такого, что, если артисты из Донецка, значит, буду к этому замечательно относиться. Контроль был самый строгий. Донецкие артисты меня убеждали каждым звуком, красивыми, мощными голосами. И режиссер соединил всё лучшее из разных постановок.
В общем, мое недоверие и напряжение сменились удивлением, а потом восторгом. Я абсолютно искренне радовался, что это хороший спектакль и публика его так воспринимала.
— Вы не собираетесь поехать со своим театром на гастроли в новую Россию?
— Есть такие планы. Обязательно нужно поехать в новую Россию. Не знаю, насколько это возможно с театром. К сожалению, не от меня это зависит. А вот актеры, певцы могут поехать.
Сейчас, наоборот, сюда вывозят театры Донбасса. Там невозможно играть. И пока всё достаточно напряженно. Очевидно, к весне, когда будет немного другая ситуация, в Театре Бровуна начнут ставить мою оперу «Князь Андрей».
— «Литургию оглашенных» мы показываем на разные аудитории и не первый год. Не помню ни одного равнодушного человека, это уже обкатанный материал. Что касается тематики, «Литургия» не просто спектакль. Когда меня отменили, я заинтересовался проблемой противостояния духовной личности любой политической системе. Выяснилось, что результатом этого были такие произведения, как «Божественная комедия» Данте, которого объявили в розыск за сочинение. Пострадал Торквато Тассо, автор «Освобожденного Иерусалима», наши поэты Серебряного века — Ахматова, Мандельштам, Сологуб. На их стихи и по их судьбам был создан спектакль.
«Литургия оглашенных» — исследование о человеке, проходящего через духовное откровение. Действие разворачивается в 1948–1949 годы. Герой находится в лагере за свои убеждения. Драматичность этой судьбы и ее символичность должны быть интересны зрителям.
— Недавно на гастроли в Москву приезжал Донецкий музыкально-драматический театр имени Марка Бровуна. Вы побывали на их постановке вашей рок-оперы «Юнона и Авось». Зрители в зале рыдали. Как вы оценили спектакль?
— Менялись чувства, поначалу был страх. Потому что я насмотрелся разных версий. Иногда выходил со спектакля совершенно раздавленный. Больше всего убивает бездарность. Тут же я смотрел с интересом. У меня не было такого, что, если артисты из Донецка, значит, буду к этому замечательно относиться. Контроль был самый строгий. Донецкие артисты меня убеждали каждым звуком, красивыми, мощными голосами. И режиссер соединил всё лучшее из разных постановок.
В общем, мое недоверие и напряжение сменились удивлением, а потом восторгом. Я абсолютно искренне радовался, что это хороший спектакль и публика его так воспринимала.
— Вы не собираетесь поехать со своим театром на гастроли в новую Россию?
— Есть такие планы. Обязательно нужно поехать в новую Россию. Не знаю, насколько это возможно с театром. К сожалению, не от меня это зависит. А вот актеры, певцы могут поехать.
Сейчас, наоборот, сюда вывозят театры Донбасса. Там невозможно играть. И пока всё достаточно напряженно. Очевидно, к весне, когда будет немного другая ситуация, в Театре Бровуна начнут ставить мою оперу «Князь Андрей».
— Театр «Ла Скала» в Милане открыл сезон оперой Мусоргского «Борис Годунов». Европейские политики пришли смотреть постановку. Что это — продуманный ход или реальная любовь к искусству?
— Какое-то метание, хаос, но, мне кажется, это естественно. Хаос, который в этой ситуации не мог не возникнуть. Для меня там много противоречивых шагов в ущерб себе, назло кому-то.
Самое интересное, что будет после. Надеюсь, доживем и будем свидетелями, как из этого хаоса человечество выйдет в более счастливое будущее.
— Почему такое отношение к русской культуре?
— Это дикость. Такое себе позволяли только нацисты. Они отменяли Генриха Гейне по национальным и философским признакам. Культура не принадлежит одному народу. Это продукт совместных процессов. Опера Мусоргского «Борис Годунов» действительно русская опера, но жанр зародился в Италии. Музыкальные инструменты тоже родились в Европе, потом пришли в Россию.
Отменять культуру — всё равно что отрезать себе ногу или руку. Глупость невозможная.
— Может ли кризис вдохновить вас?
— Кризисы вдохновляют меня всю жизнь. У меня все произведения про это: и «Юнона и Авось», и симфонические произведения. Сейчас, в момент кризиса, хотелось бы, чтобы возник лучик света, чтобы люди почувствовали, что есть выход.
— Вы написали много музыки к кино. Из последнего — фильм «Звезда» Лебедева. Так ли это?
— После этого я работал и с Эльдаром Рязановым, с Владимиром Хотиненко мы сделали фильмы «Поп», «1612». С Николаем Лебедевым сделали «Волкодава». Были еще могучие работы.
— Какое-то метание, хаос, но, мне кажется, это естественно. Хаос, который в этой ситуации не мог не возникнуть. Для меня там много противоречивых шагов в ущерб себе, назло кому-то.
Самое интересное, что будет после. Надеюсь, доживем и будем свидетелями, как из этого хаоса человечество выйдет в более счастливое будущее.
— Почему такое отношение к русской культуре?
— Это дикость. Такое себе позволяли только нацисты. Они отменяли Генриха Гейне по национальным и философским признакам. Культура не принадлежит одному народу. Это продукт совместных процессов. Опера Мусоргского «Борис Годунов» действительно русская опера, но жанр зародился в Италии. Музыкальные инструменты тоже родились в Европе, потом пришли в Россию.
Отменять культуру — всё равно что отрезать себе ногу или руку. Глупость невозможная.
— Может ли кризис вдохновить вас?
— Кризисы вдохновляют меня всю жизнь. У меня все произведения про это: и «Юнона и Авось», и симфонические произведения. Сейчас, в момент кризиса, хотелось бы, чтобы возник лучик света, чтобы люди почувствовали, что есть выход.
— Вы написали много музыки к кино. Из последнего — фильм «Звезда» Лебедева. Так ли это?
— После этого я работал и с Эльдаром Рязановым, с Владимиром Хотиненко мы сделали фильмы «Поп», «1612». С Николаем Лебедевым сделали «Волкодава». Были еще могучие работы.
— А сейчас что?
— Я отвык от работы в кино и поэтому не соглашался на предложения. Но сейчас, чувствуется, придется изменить принципу. Режиссер Игорь Волошин предложил написать музыку к фильму про моего друга Федю Конюхова. Его играет Федор Бондарчук. Сейчас всё движется к тому, что у нас такой союз сложится. Фильм должен выйти в сентябре.
— Вам хватит времени написать музыку?
— Конечно.
— Вы дорогой композитор?
— Когда меня пригласили в этот фильм, я потерял ориентир, сколько это всё стоит. Назначили цену, более или менее приемлемую.
— Рок-опера сегодня может стать популярной?
— Рок-оперы перестали писать. Пытались, получался только какой-то кошмар.
— Может, потому, что рок умер?
— Рок не умер — умерли таланты, пишущие рок-музыку. А те, кто берутся, понятия не имеют, как это делается. Поэтому всё дальше рок уходит в попсу и там заканчивается.
— Научить можно?
— Нет. Ремеслом человек должен владеть, а сверх этого — талант. Если за столетие появится десять композиторов — это уже хорошо, можно гордиться. Что бы ни говорили, у нас не бывает поголовья талантливой творческой молодежи. Это бред. Обычно бывает поголовье бездарных людей. Бодрые графоманы говорят: «Мы креативненько сейчас всё сделаем». Талантливые люди мучаются. Обычно их давят, не дают развиваться, им ужасно завидуют. Талантов очень мало, и человечество так и не научилось их беречь, пестовать и лелеять.
— Может, оно просто их не видит?
— Да видят все, к сожалению, таланты видят и ненавидят. Как история показывает, их на дуэлях стреляют, вешают, расправляются иногда очень жестко. Когда в живых оставляют — это уже большой успех.
— Среди молодых режиссеров видите дарование, равное Захарову? С кем бы хотелось поработать?
— Вся театральная общественность Москвы и всей страны задает себе этот вопрос: «А где эти талантливые, замечательные режиссеры, которые не торгуют чужим творчеством?»
— Чужое творчество?
— Вот они выводят на сцену голого человека и тем хотят привлечь зрителей. Так ты чужим творчеством торгуешь, это Бог сотворил, не ты. Либо взять прекрасное произведение и поиздеваться над ним, исковеркать всё так, чтобы так себя заявить.
Сделать свое с нуля страшно, потому что тебя могут и на смех поднять, осудить, сказать, что ты бездарность. А так взял Чехова с Шекспиром, поиздевался над стариками. «Смотри, смотри, какой я великий!»
А ты закажи пьесу, как раньше. Сам сделай постановку. Любимов, Захаров, Эфрос ставили свое, а если обращались к классике, то не коверкали. Высоцкий в роли Гамлета выходил на сцену Таганки, и это было мощное прочтение Шекспира, совершенно иное отношение к классике, своему существованию и месту в искусстве.
— У вас есть мечта? Загадывали желание на Новый год?
— Знаете, как говорят: «Расскажи Богу о своих планах, и он посмеется над тобой». Конечно, мечты обязательно должны быть. Но осуществятся они или нет, прежде всего зависит от обстоятельств, а они зависят от Бога. Но если складываются обстоятельства, тут уж, как говорится, тебе дали возможность, теперь давай работай.
— Может, вам еще одну собаку надо?
— Еще одну к шести?
— Семь — хорошее число.
— Это собаки, которых судьба послала. Кто-то прибежал на участок, кто-то приполз, кого-то в приюте забрали. Только одну купили — тибетскую мастифку. Красоты необыкновенной, но очень сложный характер. Если она полюбит и ты найдешь общий язык, это твоя собака, нежнее и лучше собаки нет.
А вот о чем я всегда мечтаю, так это о море. С детства обожаю воду, на Волге вырос. Без того чтобы плавать, видеть горизонт, мне очень сложно. Это мое любимое, всегда остается мечтой, потому что не так часто осуществляется, к сожалению.
Зоя Игумнова
Источник: Известия
— Я отвык от работы в кино и поэтому не соглашался на предложения. Но сейчас, чувствуется, придется изменить принципу. Режиссер Игорь Волошин предложил написать музыку к фильму про моего друга Федю Конюхова. Его играет Федор Бондарчук. Сейчас всё движется к тому, что у нас такой союз сложится. Фильм должен выйти в сентябре.
— Вам хватит времени написать музыку?
— Конечно.
— Вы дорогой композитор?
— Когда меня пригласили в этот фильм, я потерял ориентир, сколько это всё стоит. Назначили цену, более или менее приемлемую.
— Рок-опера сегодня может стать популярной?
— Рок-оперы перестали писать. Пытались, получался только какой-то кошмар.
— Может, потому, что рок умер?
— Рок не умер — умерли таланты, пишущие рок-музыку. А те, кто берутся, понятия не имеют, как это делается. Поэтому всё дальше рок уходит в попсу и там заканчивается.
— Научить можно?
— Нет. Ремеслом человек должен владеть, а сверх этого — талант. Если за столетие появится десять композиторов — это уже хорошо, можно гордиться. Что бы ни говорили, у нас не бывает поголовья талантливой творческой молодежи. Это бред. Обычно бывает поголовье бездарных людей. Бодрые графоманы говорят: «Мы креативненько сейчас всё сделаем». Талантливые люди мучаются. Обычно их давят, не дают развиваться, им ужасно завидуют. Талантов очень мало, и человечество так и не научилось их беречь, пестовать и лелеять.
— Может, оно просто их не видит?
— Да видят все, к сожалению, таланты видят и ненавидят. Как история показывает, их на дуэлях стреляют, вешают, расправляются иногда очень жестко. Когда в живых оставляют — это уже большой успех.
— Среди молодых режиссеров видите дарование, равное Захарову? С кем бы хотелось поработать?
— Вся театральная общественность Москвы и всей страны задает себе этот вопрос: «А где эти талантливые, замечательные режиссеры, которые не торгуют чужим творчеством?»
— Чужое творчество?
— Вот они выводят на сцену голого человека и тем хотят привлечь зрителей. Так ты чужим творчеством торгуешь, это Бог сотворил, не ты. Либо взять прекрасное произведение и поиздеваться над ним, исковеркать всё так, чтобы так себя заявить.
Сделать свое с нуля страшно, потому что тебя могут и на смех поднять, осудить, сказать, что ты бездарность. А так взял Чехова с Шекспиром, поиздевался над стариками. «Смотри, смотри, какой я великий!»
А ты закажи пьесу, как раньше. Сам сделай постановку. Любимов, Захаров, Эфрос ставили свое, а если обращались к классике, то не коверкали. Высоцкий в роли Гамлета выходил на сцену Таганки, и это было мощное прочтение Шекспира, совершенно иное отношение к классике, своему существованию и месту в искусстве.
— У вас есть мечта? Загадывали желание на Новый год?
— Знаете, как говорят: «Расскажи Богу о своих планах, и он посмеется над тобой». Конечно, мечты обязательно должны быть. Но осуществятся они или нет, прежде всего зависит от обстоятельств, а они зависят от Бога. Но если складываются обстоятельства, тут уж, как говорится, тебе дали возможность, теперь давай работай.
— Может, вам еще одну собаку надо?
— Еще одну к шести?
— Семь — хорошее число.
— Это собаки, которых судьба послала. Кто-то прибежал на участок, кто-то приполз, кого-то в приюте забрали. Только одну купили — тибетскую мастифку. Красоты необыкновенной, но очень сложный характер. Если она полюбит и ты найдешь общий язык, это твоя собака, нежнее и лучше собаки нет.
А вот о чем я всегда мечтаю, так это о море. С детства обожаю воду, на Волге вырос. Без того чтобы плавать, видеть горизонт, мне очень сложно. Это мое любимое, всегда остается мечтой, потому что не так часто осуществляется, к сожалению.
Зоя Игумнова
Источник: Известия
